В «Гамбите Королевы» есть еще одна сирота — Альма.
Альма с ее трепетной душой музыканта и неосуществившимися мечтами. Кстати, Альма и есть Душа, по-испански.

Альма, которая живет с холодным, черствым и сухим человеком, а это хуже, чем одиночество. К тому же он на дух ее не выносит и поэтому постоянно шпыняет. Альма, у которой в жизни нет вообще ничего, кроме пустого дома. А фортепьяно, стоящее в нем, каждый день напоминает ей о непрожитой жизни. 
Да удивительно, как она с ума-то не сошла; что она утешается транквилизаторами и выпивкой, как раз совсем неудивительно.
Альма, у которой живой души нет рядом, пока не появляется Бесс. Причем берет она ее из приюта, кажется, именно из-за этого ежегодного чека в 80 долларов, поскольку т.н. муж держит ее в черном теле; а не так, как берут в дом котенка или собачку, чтобы душу грели. 

И, когда она узнает о шахматном даре Бесс, она вдруг видит в этой девочке другой сценарий своей собственной жизни – счастливый и успешный (кстати, говорят, частый сценарий матерей юных дарований).

И эта неожиданно открывшаяся перспектива пробуждает ее от
ее душевного запустения, «мрака заточенья», в котором, правда, довольно много слез, но ни жизни, ни любви нет…,
дает ей силы заботиться о другом живом существе.

И потихонечку-потихонечку из прагматического партнерства вырастает дружба. И постепенно, ниточка за протягивающейся 
ниточкой, вырастает настоящая близость. И они держат друг друга «на плаву»
Там есть даже какая-то наивно-трогательная нота, что-то вроде дружбы двух старшеклассниц или первокурсниц, дорвавшихся до жизни, познающих ее и делящихся друг с другом своими открытиями. 

Но ролью «хорошей матери» для Бесс Альма ограничиться не может.
Ведь она и сама еще достаточно молода и привлекательна, у нее наконец находятся средства и возможности наслаждаться жизнью; как она расцветает, входя в эту провинциальную гостиницу средней руки с номером за 22 доллара. Она тоже, в своем роде выходит в королевы. Нет, не из пешек. Скорее, можно сказать, открывают старую, пылящуюся на чердаке коробку и достают оттуда несчастную бледную Пьеретту, обложенную ватой, и у той вдруг на щеках проступает румянец, краснеют губы, учащается дыханье, 
она делает пару пируэтов, взлетает и…разбивается вдребезги.
Импровизированный фортепьянный концерт в фойе мексиканского Гранд-Отеля становится ее (прости за банальность) лебединой песней.
Ведь не от гепатита она умирает, как говорит вызванный врач Бесс.
В последней перед смертью сцене она надевает красивое платье, долго сидит перед зеркалом, и рассматривает с грустью свое все еще красивое лицо…
Из нее как-будто выпустили всю кровь: она и говорит, и двигается с трудом, вся погасшая и смертельно усталая.
Как дорого стоила ей эта ее последняя любовь, эта ее последняя иллюзия любви с дешевым фольклорным «жгучим мексиканцем» среди дешевых курортных декораций.
И вот она еще раз брошена («я предполагаю, это где-то рядом с Денвером», – саркастично говорит она приемной дочери)
И это (вполне, кстати, предсказуемое /ведь не глупа же Альма, но ей так смертельно хочется любви/ ) предательство сбивает ее влет.
Сил, еще раз подняться (ведь это уже только для того, чтоб еще раз упасть) у нее не остается.

И вот она надевает красивое платье, и долго сидит перед зеркалом, 
а потом уже холодная и бездвижная, отрешенная, отстрадавшяя покоится на кровати…От гепатита так не умирают…

Как и родная мать, мать приемная не справляется с жизнью, и уходит, в этот раз, правда, не волоча за собой в смерть дочь…
Но оставив ее на произвол судьбы…

И именно это новое сиротство так подкашивает Бесс, 
ее «пуповина», ее «лонжа» обрывается еще раз, но уже на головокружительной высоте,
и она летит в пропасть.

Advertisement